ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ, ЕЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ

ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ, ЕЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ Обзор большинства психологических учений демонстрирует своеобразное ограничение, когда речь заходит об области ис¬следования и средстве познания. Создается впечатление, что из этой сферы с глубоким умыслом исключаются опыт и зна¬ния человека и подвергается сомнению ценность художествен¬ного, творческого познания, угадывания и интуиции. Если не¬которые психологи-экспериментаторы наблюдают или вызы¬вают феномены, чтобы сделать вывод о способах реагирования, то есть в сущности занимаются физиологией душевной жизни, то другие упорядочивают все формы выражения и проявления в традиционные или мало измененные системы. При этом они, разумеется, вновь обнаруживают в отдельных актах те же зави¬симости и связи, которые уже заранее были привнесены ими в схемы души. Порой же из незначительных отдельных проявлений физи¬ологического характера они пытаются воссоздать душевные состояния и мысли, отождествляя одно с другим. Такие иссле¬дователи считают достоинством своей психологической кон¬цепции то, что из нее якобы исключено субъективное мышле¬ние и вчувствование самого исследователя (а на самом деле они целиком пронизывают его теорию). Методика этих направлений, как начальная школа челове¬ческого духа, напоминает ныне устаревшую естественную на¬уку с ее закостенелыми системами, которые сегодня в основ¬ном заменены воззрениями, стремящимися осмыслить жизнь и ее проявления в их взаимосвязях, причем осмыслить с точки зрения биологической, философской и психологической. Такая же тенденция свойственна и подходу, который я назвал “сравнительной индивидуальной психологией”. Представители этого подхода стремятся из отдельных жизненных проявлений и форм выражения получить картину целостной личности, предполагая целостность индивидуальности. При этом отдель¬ные черты сравниваются друг с другом, выводится их общая направленность, и они собираются в один обобщенный порт¬рет*. Возможно, этот способ рассмотрения душевной жизни че¬ловека покажется совершенно необычным или довольно дерз¬ким. Помимо других направлений, он отчетливо проявляется в концепциях детской психологии. Но прежде всего таким обра¬зом можно представить сущность и труд человека искусства — художника, скульптора, композитора и особенно писателя. По самым незначительным деталям его произведений наблюдатель способен распознать основные черты личности, его жизнен¬ный стиль. Когда я спешу домой, наблюдатель видит мою походку, осан¬ку, выражение лица, движения и жесты, которые обычно мож¬но ожидать от человека, возвращающегося домой**. Причем без учета рефлексов и какой-либо каузальности. Более того, мои рефлексы могут быть совсем другими, а причины могут варьи¬ровать. Направление, в котором человек следует, — вот что мож¬но понять психологически и что нас прежде всего и едва ли не исключительно интересует в практическом и психологическом отношении. Далее: если я знаю цель человека, то я приблизительно знаю, что произойдет. И тогда я могу упорядочить и каждый из следу¬ющих друг за другом актов, увидеть их во взаимосвязи и посто¬янно корректировать или приспосабливать свое неточное зна¬ние контекста. Пока я знаю только причины и, соответствен¬но, только рефлексы и время реакции, возможности органов чувств и т. п., мне ничего не известно о том, что происходит в душе данного человека. К этому надо добавить, что и сам исследуемый не знал бы, чего хочет, если бы он не был ориентирован на цель. До тех пор, пока нам неизвестна линия его жизни, определенная целью, вся система его рефлексов вместе со всеми причинными усло¬виями не может гарантировать последующую серию его дви¬жений: они соответствовали бы любому из возможных душев¬ных побуждений. Наиболее отчетливо этот недостаток можно понять на примере экспериментов с ассоциациями. Я никогда бы не подумал про одного мужчину, испытавшего тяжелое ра¬зочарование, что слово “дерево” вызовет у него ассоциацию с “веревкой”. Но если я знаю его цель — самоубийство, то буду с уверенностью ожидать подобную последовательность мыслей, причем настолько определенно, что постараюсь убрать от него нож, яд и огнестрельное оружие. Только в выводах, которые делает человек, проявляется его индивидуальность, его аппер¬цептивная схема. Если посмотреть внимательнее, то можно обнаружить сле¬дующую закономерность, характерную для любого душевного события: мы не способны думать, чувствовать, желать, действо¬вать, не имея перед собой цели. Ведь живому организму недоста¬точно причинности, чтобы преодолеть хаос будущего и устра¬нить бесплановость, жертвой которой мы стали бы. Всякое де¬яние осталось бы на стадии безразборного ощупывания, эко¬номия душевной жизни оказалась бы недостижимой: без целостности и личной потребности мы сравнялись бы с суще¬ством ранга амебы. Только неживое подчиняется очевидной каузальности. Но жизнь — это долженствование. Нет сомнений в том, что предположение о целевой установ¬ке в значительной мере соответствует требованиям действитель¬ности. В отношении отдельного, вырванного из контекста фе¬номена тоже, пожалуй, нет никаких сомнений. Подтверждение этому привести очень легко. Достаточно с позиций этой гипо¬тезы посмотреть на попытки ходить, которые предпринимает маленький ребенок или роженица. От того же, кто пытается подходить к вещам без гипотез, чаще всего укрывается более глубокий смысл. Прежде чем делается первый шаг, уже имеется цель движения, которая отражается в каждом отдельном акте. Таким образом, можно обнаружить, что все душевные дви¬жения получают свое направление благодаря ранее поставлен¬ной цели. Но все эти преходящие, осязаемые цели после крат¬ковременного периода стабильности в психическом развитии ребенка оказываются подчинены фиктивным конечным целям, понимаемым или ощущаемым как fix-финал. Другими слова¬ми, душевная жизнь человека, словно созданный хорошим дра¬матургом персонаж, устремляется к своему У-акту. Этот логически безупречный вывод индивидуальной пси¬хологии подводит нас к одному важному тезису: любое душев¬ное явление, если оно должно помочь нам понять человека, может быть осмыслено и понято лишь как движение к цели. Конечная цель у каждого возникает осознанно или неосознан¬но, но ее значение всегда неизвестно. В какой мере эта точка зрения способствует нашему пси¬хологическому пониманию, проявляется прежде всего тог¬да, когда нам становится понятной неоднозначность вырван¬ных из контекста душевных процессов. Представим себе че¬ловека с плохой памятью. Предположим, что он осознал это обстоятельство, а проверка выявила низкую способность за¬поминания бессмысленных слогов. В соответствии с прежней традицией психологии мы должны были бы сделать заклю¬чение: мужчина страдает врожденным или возникшим из-за болезни недостатком способности запоминать. Заметим, од-нако, что при подобном исследовании обычно делают вы¬вод, который уже выражен в предположении, например, та¬ком: если у кого-то плохая память (или кто-то запоминает всего несколько слогов), то он обладает низкой способнос¬тью запоминать. Индивидуальная психология в данном случае использует совершенно иной подход. Как только удается сделать опреде¬ленный вывод об органических причинах, обязательно зада¬ют вопрос: на что нацелена слабость памяти? Какое это имеет для нее значение? Эту цель мы можем раскрыть лишь на ос¬нове знания об индивиде в целом, потому что понимание час¬ти проистекает только из понимания целого. Мы обнаружили бы примерно следующее (что подходило бы ко многим случаям): этот человек может доказать себе и другим, что он по ка¬ким-то мотивам, которые не называются или не осознаются, но благодаря слабости памяти оказываются особенно действен¬ными, должен остаться в стороне от какого-либо дела или ре¬шения (смена профессии, учеба, экзамен, женитьба). В таком случае мы выявили бы, что слабость памяти является тенден¬циозной и служит орудием в борьбе против подчинения, и при любой проверке способности запоминать мы ожидали бы, что обнаружится именно такой дефект, относящийся к тайному жизненному плану данного мужчины. Следовательно, эта сла¬бость имеет функцию, которая становится понятной только при рассмотрении системы всех жизненных отношений дан¬ной личности. Остается еще вопрос, как формируются такие дефекты или недуги. Один “аранжирует” их, намеренно под¬черкивая свои общие физические недостатки, считая их лич¬ным недугом. Другим настолько удается подорвать веру в свои способности (с помощью вчувствования в ненормальное со¬стояние или тревожных, пессимистических ожиданий и пос¬ледующего психического напряжения), что они располагают едва ли половиной своей энергии, внимания и воли. Проду¬цирование этой недостаточности я назвал “комплексом непол¬ноценности”. То же самое мы наблюдаем и при аффектах. Приведем еще один пример. У одной дамы время от времени повторялись при¬ступы страха. До тех пор, пока не удалось выявить ничего более существенного, можно было довольствоваться предположени¬ем о наследственной дегенерации, заболевании вазомоторов, вагуса и т. д. Или же можно было подумать (а такая причина напрашивалась сама собой), что в жизненной истории этой женщины было какое-нибудь ужасное событие, травма и все дело в ней. Но если мы рассмотрим эту индивидуальность и проследим линию ее поведения, то обнаружим нечто вроде чрез¬мерного стремления к господству, к которому в качестве “орга¬на агрессии” присоединяется страх, как только другой человек перестает зависеть от нее или если она не получает ожидаемого отклика, как, например, в случае, когда супруг пациентки без ее согласия захотел уйти из дома. Наша наука предполагает строго индивидуальный подход и поэтому не склонна к обобщениям. In usum delphini*, однако я хочу привести следующее положение: если я понял цель душев¬ного движения или жизненного плана, то должен ожидать, что все отдельные акты будут соответствовать этой цели и жиз¬ненному плану. С небольшими ограничениями эту формулировку можно применять в самом широком масштабе. Она сохраняет свое значение и в том случае, если ее речь идет о противоположной зависимости: правильно понятые отдельные акты в своей взаи¬мосвязи должны отобразить единый жизненный план и его конеч¬ную цель. В соответствии с этим мы формулируем следующее утверждение: независимо от предрасположенности, среды и со¬бытий, все психические силы целиком находятся во власти со¬ответствующей идеи, и все акты выражения чувства, мысли, желания, действия, сновидения и психопатологические фено¬мены пронизаны единым жизненным планом. Из этой само¬довлеющей целенаправленности проистекает целостность лич¬ности. Так в психическом органе проявляется телеология, ко¬торая может быть понята как искусная уловка и собственная конструкция индивида, как окончательная компенсация вез¬десущего человеческого чувства неполноценности. Возможно, краткий комментарий несколько пояснит и вместе с тем смяг¬чит эти еретические положения: Важнее, чем предрасположенность, объективное событие и среда, их субъективная оценка. Однако такая оценка находится в определенном, часто необычном отношении к реалиям. В психологии масс этот фундаментальный факт трудно обнару¬жить, поскольку “идеологическая надстройка над экономичес¬ким базисом” (Маркс и Энгельс) приводит к сглаживанию ин-дивидуальных различий. Но из оценки отдельного явления, которая чаще всего служит причиной устойчивого расположе¬ния духа — чувства неполноценности, в соответствии с бессознательной техникой нашего мыслительного аппарата возникает фиктивная цель — упомянутая окончательная компенсация — и жизненный план как попытка ее добиться*. Раньше я много говорил о “понимании” человека. Почти столько же, сколько некоторые теоретики “понимающей пси¬хологии” или психологии личности, которые всегда умолкают, как только возникает необходимость показать, что же они, соб¬ственно говоря, поняли. Весьма велика опасность недостаточ¬но разъяснить эту сторону наших исследований и результаты индивидуальной психологии. Ведь нужно будет выразить жи¬вое движение словами, образами, пренебречь различиями, что¬бы прийти к единым формулам, и придется совершить ошибку, которую нам строго запрещено допускать на практике: подхо¬дить с сухими шаблонами к индивидуальной душевной жизни, как пытаются делать представители школы Фрейда. Этим замечанием я хочу предварить наиболее важные ре¬зультаты нашего изучения душевной жизни. Следует подчерк¬нуть, что обсуждаемая здесь динамика душевной жизни в рав¬ной мере обнаруживается и у здоровых, и у больных. От здоро¬вого человека невротика отличает более сильная защитная тен¬денция, которой он “оснащает” свой жизненный план. Что же касается целевой установки и соответствующего ей жизненно¬го плана, то здесь нет никаких принципиальных различий, кро¬ме одного крайне важного факта: “конкретная” цель невротика всегда находится на “бесполезной” стороне жизни. Следовательно, я могу говорить об обшей цели людей. При ближайшем рассмотрении оказывается, что нам очень легко понять разные движения души, признав в качестве самой общей предпосылки то, что они имеют целью достижение превосход¬ства. Об этом многое сказано великими мыслителями, кое-что каждый знает по собственному опыту, большая же часть скры¬вается в таинственном мраке и отчетливо проявляется только в экстазе или в бреду. Будь то художник, желающий быть первым в своем деле, или домашний тиран, беседует ли он с глазу на глаз со своим Богом или унижает других, считает ли он свое страдание самым большим, перед которым все должны преклоняться, стремится ли он к недостижимым идеалам или разрушает старых богов, старые рамки и нормы — на каждом участке пути им руководит страстное стремление к превосходству, мысль о собственном богоподобии, вера в свою особую волшебную силу. В любви он одновременно хочет ощущать свою власть над партнером, при выборе профессии это проявляется в преувеличенных ожиданиях и опасениях, даже в самоубийстве он видит победу над всеми препятствиями, испытывая жажду мести. Чтобы овладеть вещью или человеком, он может идти по прямой линии, властолюбиво, гордо, упрямо, жестоко и отважно приняться за дело. Или же, наученный опытом, он предпочтет довести свое дело до победы окольными и обходными путями, через послушание, покорность, кротость и скромность. Черты характера тоже не существуют сами по себе — они всегда соответствуют индивидуальному жизненному плану и представляют собой его наиболее важные средства борьбы. Нередко эта цель всеобщего превосходства выглядит весьма причудливо. Если рассматривать ее саму по себе, мы должны отнести ее к “фикциям”, или “воображениям”. Файхингер (Философия “как если бы”, 1913) справедливо говорит, что, сами по себе бессмысленные, такие цели тем не менее играют существенную роль в поведении. Это настолько верно для наших случаев, что мы имеет право сказать: эта фиктивная цель превосходства, абсолютно противоречащая действительности, стала основным условием нашей прежней жизни. Она учит нас различать, придает нам твердость и уверенность, формирует и руководит нашими действиями и поведением, заставляет наш ум заглядывать вперед и совершенствоваться. Однако есть и теневая сторона: она легко привносит в нашу жизнь враждебную, воинственную тенденцию, лишает нас непосредственности ощущений и постоянно стремится отдалить нас от реальности, настойчиво подталкивая к тому, чтобы совершить над ней насилие. Тот, кто рассматривает эту цель богоподобия как реальную и личную, воспринимает ее буквально, вскоре будет вынужден в качестве компромисса избегать настоящую жизнь, искать жизнь рядом с жизнью, в лучшем случае в искусстве, но чаще всего в пиетизме*, в неврозе или преступлении**. Я не буду вдаваться в частности. Отчетливый признак этой сверхвысокой цели обнаруживается, пожалуй, у всех людей. Иногда она бросается в глаза в поведении и манерах человека, иногда выдает себя лишь в требованиях и ожиданиях. Иной раз ее след отыскивается в смутных воспоминаниях, фантазиях или сновидениях. Если всерьез попытаться ее выявить, то вряд ли можно об этом спрашивать. Однако физическая или духовная установка отчетливо свидетельствует о том, что она происхо¬дит от стремления к власти и содержит в себе некий идеал со¬вершенства и безгрешности. В случаях, близких к неврозу, все¬гда будет обращать на себя внимание стремление сравнивать себя с окружающими и даже с умершими и героями прошлого. Правильность этого положения можно легко проверить. Иными словами, если человек носит в себе идеал превосходства, что особенно часто наблюдается у невротиков, то столь же час¬то должны обнаруживаться действия, направленные на подчи¬нение, принижение и дискредитацию других. Такие черты ха¬рактера, как нетерпимость, несговорчивость, зависть, злорадство, самомнение, хвастливость, подозрительность, жадность — ко¬роче говоря, все качества, соответствующие состоянию борь¬бы, должны проявиться в значительно большей степени, чем это требует, например, инстинкт самосохранения или чувство общности. Наряду с этим одновременно или сменяя друг друга вслед за рвением и самоуверенностью, с которыми человек стремит¬ся к конечной цели, иногда появляются честолюбие, соперни¬чество, отвага, желание помогать, одаривать и руководить. Пси¬хологическое исследование здесь должно быть настолько объек¬тивным, чтобы моральная оценка не заслонила собой перспек¬тиву. Следует также добавить, что разные черты характера, как правило, вызывают у нас симпатию или презрение. И, нако¬нец, черты враждебности, особенно у невротиков, зачастую бывают настолько скрыты, что обладатель этих качеств спра¬ведливо удивляется и негодует, когда ему на них указывают. Старший из двух детей, например, оказывается в весьма неприятной ситуации, потому что он пытается узурпировать власть в семье, проявляя упрямство и своенравие. Младший же ребе¬нок делает это умнее, ведет себя как образец послушания и пре¬успевает в этом настолько, что становится кумиром семьи, все желания которого исполняются. Когда же в нем пробуждается честолюбие и наступает неизбежное разочарование, то готов¬ность к послушанию разрушается, возникают болезненные на¬вязчивые явления, перечеркивающие любое распоряжение ро¬дителей, несмотря на все их усилия заставить ребенка быть по¬слушным. То есть послушание устраняется сменившими его навязчивыми мыслями. Очевиден обходной путь, избранный для того, чтобы выйти на ту же линию, что и у другого ребенка. Вся сила личного стремления к власти и превосходству за¬ранее приобретает у ребенка соответствующую форму и содер¬жание, тогда как мышление может поверхностно воспринять из этого лишь столько, сколько ему позволяет бессмертное, реальное, заложенное в физиологии чувство общности, из ко¬торого происходят нежность, забота о ближнем, дружба, лю-бовь. Стремление к власти проявляется завуалированно и пы¬тается утвердиться на “территории” чувства общности тайным и хитрым способом. Здесь я должен подтвердить один принцип, давно извест¬ный всем знатокам души. Любую обращающую на себя внима¬ние повадку человека можно проследить вплоть до ее истоков в детстве. В детстве формируются и подготавливаются будущие манеры человека, несущие на себе печать окружения. Принци¬пиальные изменения происходят лишь благодаря высокой сте¬пени самосознания или индивидуально-психологическому под¬ходу врача при работе с невротиком, когда пациент начинает понимать ошибочность своего стиля жизни. На примере другого случая, который тоже встречается очень часто, я хочу остановиться на целевой установке невротика более детально. Один весьма одаренный мужчина, добившийся благосклонности достойной девушки благодаря хорошим ма¬нерам и любезному обращению, помышляет о помолвке. Вме¬сте с тем в соответствии со своим идеалом воспитания он предъявляет к девушке большие претензии, требуя от нее поис¬тине огромных жертв. Какое-то время она сносит его беспре¬дельные требования, а потом прекращает испытания, разорвав отношения. И тут мужчина буквально начинает “разваливать¬ся” в нервных приступах. Индивидуально-психологическое разъяснение этого случая показало, что цель превосходства у этого пациента, проявившаяся во властолюбивых притязаниях к невесте, не допускала брака, и он, сам того не ведая, должен был довести дело до разрыва, поскольку не считал себя гото¬вым к открытой борьбе, которой ему представлялся брак. Эта неуверенность в себе проистекает из самого раннего детства па¬циента, когда он, единственный сын рано овдовевшей матери, жил довольно замкнуто, отгороженный от внешнего мира. Из детских лет, проходивших в постоянной домашней борьбе, он вынес неизгладимое впечатление, в котором никогда себе от¬крыто не признавался: он недостаточно мужественен, ему ни¬когда не справиться с женщиной. Эта психическая установка сопоставима с постоянным чувством неполноценности и оп¬ределенным образом вторгается в судьбу человека, заставляя его поддерживать свой престиж иным способом, а не в исполне¬нии реальных требований на “полезной” стороне жизни. Нельзя не заметить, что пациент добился того, что было це¬лью его тайной подготовки к безбрачию и к чему подталкивали его страх перед партнером, сцены борьбы и тревожное отноше¬ние к женщине. Равно как и то, что он относился к своей неве¬сте как к матери, которую тоже хотел подавить. Такое отноше¬ние, продиктованное стремлением к победе, было неправиль¬но истолковано фрейдовской школой как инцестуозная влюб¬ленность в мать. В действительности же детское чувство неполноценности пациента, подкрепленное болезненным от¬ношением к своей матери, понуждает его второй в своей жиз¬ни раз довести дело до борьбы с женщиной, опираясь на силь¬нейшую защитную тенденцию. То, что мы обычно понимаем под любовью, в данном случае является не развитым чувством общности, а всего лишь ее видимостью, карикатурой — сред¬ством достижения цели. Цель же сводится к тому, чтобы нако¬нец-то добиться триумфа над подходящим существом женско¬го пола. Отсюда постоянные испытания и требования, отсюда и ожидаемый разрыв отношений. Разрыв не “случился”, он по всем правилам искусства был инсценирован, а при его “конст¬руировании” были использованы старые испытанные средства, в которых мужчина упражнялся на своей матери. Теперь пора¬жение в браке исключено, поскольку брак был им предотвра¬щен. В этой установке видна гипертрофированная позиция “личности” по отношению к “целесообразности”, естественно¬сти. Объяснить это можно наличием боязливого честолюбия. Существуют две формы честолюбия, из которых вторая сменя¬ет первую, как только человек утрачивает мужество в результа¬те поражения. Первая форма стоит позади человека и гонит его вперед. Вторая находится перед человеком и оттесняет его на¬зад: “Если ты перейдешь Галис, то разрушишь великое цар¬ство”*. Вторая форма честолюбия свойственна прежде всего невротикам, первая же проявляется у них лишь в виде следов, при определенных условиях. Тогда они тоже говорят: “Да, рань¬ше я был честолюбив”. Однако они по-прежнему такие же, толь¬ко из-за конструирования своего недуга, расстройства, безуча¬стности преградили себе путь вперед. На вопрос: “Где же ты был, когда делили мир?” — они всегда отвечают: “Я был болен”. Та¬ким образом, вместо того чтобы заниматься внешним миром, они занимаются собой. Впоследствии Юнг и Фрейд ошибочно истолковали этот важнейший невротический процесс как врож¬денные (?) типы: один как “интроверсию”, другой — как “нар¬циссизм”. Если в поведении этого мужчины вряд ли осталось что-ни¬будь загадочное и в его властолюбивой установке мы отчетливо видим агрессию, выдающую себя за любовь, то нервный срыв пациента менее понятен и нуждается в некотором пояснении. Тем самым мы вступаем непосредственно на “территорию” пси¬хологии неврозов. Вновь, как и в детстве, пациент потерпел крушение при отношениях с женщиной. В подобных случаях невротику хочется укрепить свою уверенность и укрыться на максимальном расстоянии от опасности*. Наш пациент нуж¬дается в срыве, чтобы лелеять в себе причиняющее боль воспо¬минание, чтобы поставить вопрос о вине и решить его не в пользу женщины, чтобы впоследствии подходить к делу с еще большей осмотрительностью. Сегодня этому мужчине 30 лет. Допустим, что лет 10—20 он будет носиться со своим горем и еще столько же будет оплакивать свой потерянный идеал. Тем самым он, пожалуй, навсегда застрахует себя от каких бы то ни было любовных отношений и, соответственно, от нового по¬ражения. Он опять конструирует нервный срыв с помощью старых, проверенных на опыте средств, подобно тому, как, будучи ре¬бенком, отказывался, например, от еды, сна, работы и играл роль умирающего. Теперь чаша с виной возлюбленной опускает¬ся, а сам он возвышается над ней по уровню воспитанности и силе характера. И вот он достиг того, к чему стремился: он выше, лучше, а его партнерша “плохая, как и все девушки”. Они не могут сравниться с ним, мужчиной. Тем самым он исполнил долг, который ощущал еще ребенком, — показал, что стоит выше, чем женский пол, не подвергая испытанию свои силы. Мы понимаем, что его нервная реакция не может оказаться слишком острой. Он обязан жить на земле как живой укор жен¬щине. Если бы он знал о своих тайных планах, то все его деяние было бы проявлением враждебности и злого умысла, поэтому поставленная цель — его возвышение над женщиной — была бы вообще недостижима. Ведь он увидел бы себя таким, каким его видим мы, он обнаружил бы, как фальсифицирует все и подводит к заранее намеченной цели. То, что с ним происходи¬ло, не было бы больше “судьбой”, не говоря уже о том, что для него это оказалось плюсом. Его цель, жизненный план, жиз¬ненная ложь требуют этого плюса! Поэтому и “получается”, что этот жизненный план остается в бессознательном. И таким об¬разом можно думать о судьбе, за которую не отвечаешь, а не об осуществлении долго готовившегося, ухищренного плана, за который несешь ответственность. Оставлю в стороне подробное изображение “дистанции”, которую невротик устанавливает между собой и решением (в данном случае браком), а то, как он это делает, ограничу опи¬санием “невротического конструирования”. Следует только указать, что эта дистанция отчетливо проявляется в “боязли-вой установке” пациента, в его принципах, мировоззрении и жизненной лжи. Наиболее действенными для ее проявления всегда оказываются невроз и психоз. Необычайно велика так¬же склонность к проистекающим из этих же источников пер¬версиям и разного рода импотенции. Сделка и примирение человека с жизнью проявляются в конструкции, состоящей из одного или нескольких сослагательных предложений: “Если бы что-то было по-другому!..” Вопросы воспитания, которым наша школа придает самое большое значение (см.: “Лечение и образование”, 1929), строго вытекают из этих отношений. Из плана данной работы следует, что наше исследование, как и лечение, идет в обратном направлении: сначала рассмат¬ривается цель превосходства, затем разъясняется состояние борь¬бы человека* (особенно невротика) и только потом делаются попытки понять источники этого важного душевного механиз¬ма. Одну из основ этой психологической динамики мы уже рас¬крыли: она заключается в исходной склонности психического аппарата обеспечивать приспособление к реальности с помо¬щью уловки, фикции и целевой установки. Я должен вкратце ос¬ветить, каким образом цель — богоподобное превосходство пре¬образует отношение индивида к своему окружению, делает его воинствующим и как в борьбе человек стремится приблизить¬ся к цели путем прямой агрессии или по направляющей линии предосторожности. Если проследить за ходом развития этой агрессии до раннего детства, то, как правило, можно обнару¬жить фундаментальный факт, служащий ее причиной: в тече¬ние всего периода развития ребенку присуще чувство неполноцен¬ности по отношению к родителям, братьям и сестрам и окружа¬ющим. Из-за незрелости органов, неуверенности и несамосто¬ятельности, в силу потребности опираться на более сильного и болезненно переживаемого подчиненного положения среди других у ребенка развивается чувство ущербности, которое про¬является во всех сферах его жизнедеятельности. Чувство непол¬ноценности вызывает у него постоянную тревогу, жажду дея¬тельности, поиск новых ролей, желание сравнивать свои силы с силами других, предусмотрительность, физическую и психи¬ческую подготовку. От чувства неполноценности зависит вся познавательная способность ребенка. Таким образом, будущее становится для ребенка краем, который должен принести ему компенсацию. Состояние борьбы также отражается на чувстве неполноценности ребенка, и компенсацией для него является только то, что надолго упраздняет его нынешнее жалкое поло¬жение и возвышает над всеми остальными. Таким образом, у ребенка возникают целевая установка и фиктивная цель пре-восходства, где его нищета превращается в богатство, подчине¬ние — в господство, страдание — в радость и удовольствие, не¬знание — во всезнание, а неумение — в мастерство. Эта цель устанавливается тем выше и удерживается тем принципиаль¬нее, чем сильнее и длительнее ребенок испытывает неуверен¬ность в себе и чем больше он страдает от физической или уме¬ренной умственной слабости, чем сильнее он ощущает, что его оттесняют на задний план. Тот, кто захочет раскрыть эту цель, должен понаблюдать за ребенком во время игры, за его занятиями в свободное время или фантазиями о выборе будущей профессии. Постоянные из¬менения в этих устремлениях — это лишь видимость, в каждой новой цели он предвосхищает свой триумф. Необходимо ука¬зать еще на один вариант такого построения планов, часто об-наруживающийся у менее агрессивных детей (у девочек и осо¬бенно у тех, кто часто болеет): они научаются использовать свою слабость и тем самым заставляют других подчиняться себе. Та¬кие дети и в дальнейшем будут постоянно пытаться это делать, пока их жизненный план и жизненная ложь не будут полнос¬тью раскрыты. Внимательному наблюдателю открывается особый аспект: характер этой компенсаторной динамики выдает неполноцен¬ность половой роли и стремление к сверхмужским целям. В на¬шей культуре, ориентированной на мужчину, от девочки, рав¬но как и от мальчика, требуются совершенно особые усилия и уловки. Среди них, бесспорно, много полезных. Сохранить их, но при этом раскрыть и обезвредить бесчисленные руководя¬щие линии, ошибочные и приводящие к болезни, является на¬шей сегодняшней задачей, выходящей далеко за рамки врачеб¬ного искусства, от которого наша общественная жизнь и сис¬тема воспитания могут ожидать ценнейших ростков. Ведь це¬лью этого жизненного воззрения является усиление чувства реальности, ответственность и замена скрытой враждебности взаимной доброжелательностью, чего можно добиться, лишь сознательно развивая чувство общности и сознательно разру-шая стремление к власти. Мастерское изображение властолюбивых фантазий ребен¬ка можно найти в романе Достоевского “Подросток”. У одного моего пациента они проявлялись особенно ярко. В его мыслях и сновидениях всегда повторялось желание: пусть другие ум¬рут, чтобы у него самого был простор для жизни, пусть другим будет плохо, чтобы он получил лучшие возможности. Такая манера поведения напоминает безрассудность и бесчувствен¬ность многих людей, объясняющих все свои беды тем, что слиш¬ком много людей живет на свете. Подобные побуждения сде¬лали более приемлемой идею о мировой войне. Уверенность в таких фикциях заимствуется из других сфер, в данном случае из основополагающих фактов капиталистического производ¬ства, при котором действительно чем хуже одному, тем лучше другому. “Я хочу стать могильщиком, — сказал мне один четы¬рехлетний мальчик,— я хочу быть тем, кто закапывает других”.