---

Общая характеристика романа

Наследие Чернышевского-романиста стало предметом специального историко-литературного изучения сравнительно поздно. После выход романа «Что делать» вспыхнула ожесточенная полемика - не только критико-публицистическая, но и беллетристическая, длившаяся несколько лет; однако после этого в течение ряда десятилетий о Чернышевском в легальной печати возможны были лишь глухие упоминания намеки.

Расширение цензурных возможностей после революции 1905 г. позволило сыну писателя, М. Н. Чернышевскому, выпустить первое Полное собрание сочинений, куда вошли оба романа – «Что делать» и «Пролог». Об этих романах писали тогда не так уж много. Авторы тех лет, как известно, ставили под сомнение не только художественную, но и общественную ценность романов Чернышевского.

Только после Октябрьской революции 1917 года, когда ученым стали доступны материалы, захороненные в секретных архивах или сохранившиеся в частных собраниях, стало возможно научное изучение Н. Г. Чернышевского-беллетриста. Из тех, кто стоит у истоков такого изучения, следует выделить два имени - А. П. Скафтымова и А. В. Луначарского.

А. П. Скафтымов еще в 20-х годах в своих работах, посвященных «Что делать?», поставил этот роман в широкий историко-литературный контекст, рассмотрев его в отношении к западноевропейскому роману; (в частности, к романам Жорж Санд). В его же работах 30-40-х годов были впервые исследованы незавершенные беллетристические произведения Чернышевского. Тем самым роман «Что делать» был поставлен в связь с дальнейшей эволюцией Чернышевского-беллетриста.

Об исследованиях Скафтымова Е. И. Покусаев справедливо замечает: «В обобщающих трудах саратовского ученого были обозначены самые главные аспекты и направления исследований художественного творчества писателя».[1]

Также довольно значительными были  и статьи А. В. Луначарского о Чернышевском и его творчестве, где был уже поставлен вопрос об особой роли «Что делать» в развитии русского романа и о значении его для нашей современности. Вполне современный интерес заключают в себе мысли А. В. Луначарского о композиционном и о жанровом своеобразии «Что делать» как интеллектуального романа: «Самому типу того романа, который нам нужен, мы можем у него учиться. Неправда, будто Чернышевский не воспитывает, будто ум у него все вытесняет. Чернышевский, конечно, рационалист, конечно, интеллектуальный писатель, конечно, умственные сокровища, которые лежат в его романах, имеют самое большое значение; но он имеет силу остановиться на такой границе, когда эти умственные сокровища одеваются плотью высокохудожественных образов. И такого рода интеллектуальный роман, может быть, для нас важнее всякого другого».[2]

В советское время выходило громадное количество научной литературы о Чернышевском-беллетристе - о романе «Что делать» в частности. Но вся она по большей части носила идеологическую подоплёку. Наиболее интересным из всего, что существует сегодня в исследованиях, посвященных творчеству Н.Г.Чернышевского, можно назвать серьёзное текстологическое исследование Рейсера С.А. «Некоторые проблемы изучения романа «Что делать» - Л., 1975. И книга Паперно И. Семиотика поведения: «Н.Г.Чернышевский – человек эпохи реализма» - М., «Новое литературное обозрение», 1996. – в которой автор воссоздает многокрасочную и подробную картину событий «эпохи реализма», обращается к переписке, дневникам и мемуарам шестидесятников, внимательно воспроизводит наиболее характерные подробности быта «новых людей». И. Паперно предельно четко формулирует свою основную исследовательскую задачу - показать, «как человеческий опыт, принадлежащий определенной исторической эпохе, трансформируется в структуру литературного текста, который, в свою очередь, влияет на опыт читателей».[3]

 Давая общую характеристику роману, стоит остановиться только на тех аспектах, которые сегодня стоят на очереди - требуют осмысления (или переосмысления) на уровне современных требований литературной науки.

2.1.1. Проблема художественной формы в романе «Что делать».

К форме романа Чернышевский впервые обратился после десяти лет интенсивной литературно-журнальной работы - лишь тогда, когда возможности критико-публицистической деятельности были для него исключены арестом и заключением в Петропавловскую крепость. Отсюда и возникло распространенное представление, будто бы «беллетристическая форма была для Чернышевского вынужденной и служила лишь для того, чтобы довести свои идеи до широкой аудитории, не имеющей специальной подготовки».[4] Это представление заключает в себе некоторое упрощение, сводя задачу Чернышевского-романиста к чистой иллюстративности. Арест, может быть, ускорил обращение Чернышевского к роману, поскольку на воле прямая публицистическая пропаганда революционно-демократических идей представлялась ему более неотложным делом, чем беллетристическая деятельность, к которой его тянуло еще с юности. Но само обращение к жанру романа было вызвано ходом идейно-творческой эволюции писателя, которая привела его к новой проблематике, требовавшей именно художественной разработки.

По статьям Чернышевского, написанным и опубликованным в последний год перед арестом, нетрудно проследить, как возникала и усложнялась эта новая проблематика. В статье «Не начало ли перемены?» поставлены вопросы, связанные со значением субъективного фактора в истории в предстоящем революционном кризисе. Чернышевский выделил две стороны этой проблемы: об особенностях психологии народных масс в моменты серьезных исторических кризисов и о новом типе личности, сформированном в разночинской среде. Разумеется, обе стороны дела для Чернышевского неразрывно между собою связаны.

Эзоповская форма выражения политических и организационных идей Чернышевского - форма «психологических размышлений», рассуждений об «исторической психологии» - не была чистой условностью или метафорой. Она была глубоко содержательна, ибо подводила автора к новой для него проблематике. На «аналогиях» между законами психологии и законами истории построена вся статья. В этих «аналогиях» развита мысль о взаимозависимости истории и психологии, о том, что от уровня интеллектуального и духовно-психологического развития людей наиболее передового общественного слоя в значительной мере зависит ближайший ход исторических событий - то или иное разрешение очередного узла социально-политических противоречий.

Не случайно итоговая, заключающая статью мысль - это мысль о путях формирования новой среды и нового типа интеллигентного труженика, который способен близко принимать к сердцу интересы простонародья, да и самим простонародьем воспринимается как свой человек: «Его сиволапые собеседники не делают о нем такого отзыва, что вот, дескать, какой добрый и ласковый барин, а говорят о нем запросто, как о своем брате, что, дескать, это парень хороший и можно водить с ним компанство. Десять лет тому назад не было из нас, образованных людей, такого человека, который производил бы на крестьян подобное впечатление. Теперь оно производится нередко <...> Образованные люди уже могут, когда хотят, становиться понятны и близки народу. Вот вам жизнь уже и приготовила решение задачи, которая своею мнимою трудностью так обескураживает славянофилов и других идеалистов».[5]

В случае стихийного возмущения масс весь успех дела, по мысли Чернышевского, будет зависеть от наличия или отсутствия такого рода «новых людей»: от их количества и сплоченности, от степени готовности разночинной интеллигенции возглавить стихийное движение - внести элементы сознательности и организации в назревающий взрыв крестьянского недовольства.

Таким образом, уже работая над статьей об Н. Успенском, Чернышевский ясно ощутил тему своего будущего романа. Процессы зарождения нового социально-психологического типа, новой этики и психологии, новой среды - это была проблематика, требовавшая не публицистического, а художественного выяснения, не теоретических выкладок, а беллетристического анализа человеческих взаимоотношений, характеров и судеб, т. е. литературного сюжета.

Итак, к форме романа Чернышевского привела внутренняя логика его собственной идейной эволюции. Роман «Что делать» - отнюдь не простая иллюстрация тех политических и организационных идей, которые были уже высказаны Чернышевским в его критике и публицистике, включая статью «Не начало ли перемены?». Роман стал той формой, в которой волновавшие его проблемы получили дальнейшую разработку, а идеи - проверку, уточнение и углубление.

Такая методология построения именно художественного произведения вполне в духе позитивистского мышления автора.

Кроме того, в процессе работы над «Что делать» перед Чернышевским встал целый ряд новых проблем, кардинальных для духовных и практических судеб русской разночинной интеллигенции. Чернышевский едва ли не первый подверг художественному анализу такие явления, как стремительно возросшая роль идей в общественной жизни, а в соответствии с этим - возрастающая роль мысли в психологии и в поведении отдельного человека.

После «Что делать» проблема соотношения мысли и чувства, сознательного и стихийного начал в душевной организации и поведении человека оказалась в центре художественных интересов эпохи.

По замыслу Чернышевского, его книга должна была стать настоящей «Энциклопедией знания и жизни».[6] Само слово «энциклопедия» уже указывает на намерение автора  строить свое произведение в необычной для литературного понимания форме. Претензия Чернышевского на «научность» (выражаясь условно, в рамках философского понимания этого слова) позволяет говорить именно о позитивистской направленности его произведения. Люди разучились жить, разучились радоваться жизни, разучились быть счастливыми, оттого в них мало толку, и дела их не приносят каких бы то ни было полезных плодов, а мысль и вовсе остановилась, не имея особых оснований для развития. «Чепуха в голове у людей, - пишет Чернышевский  в письме к жене за два месяца до начала работы над романом, - пото­му они и бедны, и жалки, злы и несчастны; надобно разъяснить им, в чем истина и как следует им думать и жить».[7] «Надобно разъяснить», научить, «как следует жить», чтобы чувствовать себя счастливыми и приносить пользу другим.  Чернышевский берёт на себя смелость стать духовным наставником и учителем для миллионов заблудших, но, по глубокому убеждению Николая Гавриловича, ещё способных на разумность мысли и человечность людей. Отчаянный, но благородный порыв! 

«Что делать» - звучит в названии романа, и Чернышевский не спрашивает, он утверждает. На примере своих героев он рисует картину «должной» жизни, шаг за шагом, словно теорему, доказывая, как следует поступать и как следует мыслить, чтобы поступать именно так, а не иначе. Не в этом ли раскрываются его позитивистских воззрений? Чернышевский пишет роман,  предназначенный для широкого читателя, поэтому одна из задач, которую он перед собой ставит,- изложить свои идеи «в самом легком, популярном духе»[8] – в форме, увлекатель­ной для любого грамотного человека. Отсюда возникает беллетристический характер его произведения и далее многолетние споры в среде критиков и идеологов литературы о природе формы произведения  Чернышевского и как следствие об уровне художественного мастерства самого автора. Одни видят в произведении черты философско-утопического романа, другие утверждают, что это целиком и полностью новый тип программного публицистического произведения, третьи вообще склонны думать, что перед ними авторский социально-политический трактат…. В этом смысле достаточно вспомнить слова Д.И.Писарева, который, характеризуя в статье «Мыслящий пролетариат» роман Чер­нышевского, справедливо отметил его оригиналь­ность, можно сказать, «единственность» формы, найденной Чер­нышевским для своей цели: «Достоинства и недостатки этого романа принадлежат ему одному; < ... > Он создан ра­ботою сильного ума; на нем лежит печать глубокой мысли. Умея вглядываться в явления жизни, автор умеет обобщать и осмыс­ливать их. Его неотразимая логика прямым путем ведет его от отдельных явлений к высшим теоретическим комбинациям, ко­торые приводят в отчаяние жалких рутинеров, отвечающих жал­кими словами на всякую новую и сильную мысль».[9] 

Чем не учебник? Автор сам признаётся, что замыслил создать именно учебник, практическое руководство к действию, и мы убеждаемся в этом, листая и перечитывая роман, страницу за страницей. Мысль о жизни здесь преобладает над непосредственным изображением её. Роман рассчитан не на чувственную, образную, а на рациональную, рассудочную способность читателя. Не восхищаться, а думать серьёзно и сосредоточенно – вот к чему призывает читателя Чернышевский. Как философ-позитивист он верит в действенную, преобразующую мир силу рационального мышления. Отсюда и разгадка поучающего, назидательного пафоса его романа.

Язык произведения ясен и логичен, мысль по своей  идейной организации поступательно и аргументировано организует четкую структуру - всё как в самом настоящем учебнике. Вопросы и ответы - однозначны, они не оставляют места для не­уверенности.

2.1.2. Проблема композиции романа.

«Что делать» – во главе угла автор формулирует тезис, для разрешения которого поднимает ряд следующих жгучих чисто позитивистских проблем:

 - как осуществить социально-политическое переустройство общества с целью сделать людей более счастливыми, и ответ мы находим в истории жизни Рахметова и в последней шестой главе «Перемена декораций»;

-  как нравственно и психологически перестроить человека, и в этом смысле интересен факт отношений Лопухова и Кирсанова, развитая Чернышевским в романе «теория разумного эгоизма», а также беседы автора с читателями и героями, рассказ о швейных мастерских Веры Павловны и о значении труда в жизни людей;

-   проблему усовершенствования условий труда, как необходимого условия развития гармоничной инициативной личности;

 - проблему эмансипации женщины,  а также норм новой семейной морали Чернышевский раскрывает в истории жизни Веры Павловны, в отношениях участников любовного треугольника ( Лопухов, Вера Павловна, Кирсанов ), а также в первых трёх снах Веры Павловны;

- и, наконец, философско-пророческая концепция будущего Чернышевского как заключительная стадия всех нравственных и этических преобразований человека на пути к светлой и прекрасной жизни, развёрнута автором в четвёртом сне Веры Павловны.

Таким образом, следуя мысли Чернышевского, можно проследить чёткую структуру романа, которая строго регламентирована автором и соответствует иерархии, изначально им установленной.

Отсюда и особенности композиции романа, которая так же чётко выстраивается Чернышевским в соответствии с определённым им кругом социальных, нравственных и этических проблем. В основе композиции лежит путь нравственно совершенствующейся личности от мира прошлого в мир будущего, от личного к общественному. И в этом пути, под которым Чернышевский подразумевает самою жизнь, человек должен пройти, если не все четыре, то хотя бы три стадии совершенствования самого себя: «пошлые люди», «новые люди», «высшие люди» и благодать почти что неземная в образе заслуженного торжества новой, светлой жизни над старой, грязной. ( Методологически вполне в духе Конта (!) если вспомнить его теорию о «трёх стадиях познания»).

2.1.3. Эзопов язык.

Нетрадиционная и непривычная для русской прозы XIX века завязка произведения, более свойственная французским авантюрным романам, - загадочное самоубийство, описанное в 1-й главе романа «Что делать», - была, по общепринятому мнению всех исследователей, с одной стороны, своего рода интригующим приемом, призванным запутать следственную комиссию и царскую цензуру, с другой - прозорливый ход автора, начинающего диалог с «проницательным читателем» в расчёте привлечь интригующим лёгким началом его внимание. Той же цели служили и мелодраматический тон повествования о семейной драме во 2-й главе, и неожиданное название 3-й – «Предисловие», - которая начинается словами: «Содержание повести - любовь, главное лицо - женщина, - это хорошо, хотя бы сама повесть и была плоха...»  Более того, в этой главе автор, полушутливым-полуиздевательским тоном обращаясь к публике, признается в том, что он вполне обдуманно «начал повесть эффектными сценами, вырванными из середины или конца ее, прикрыл их туманом». После этого автор, вдоволь посмеявшись над своими читателями, говорит: «У меня нет ни тени художественного таланта. Я даже и языком-то владею плохо. Но это все-таки ничего <...> Истина - хорошая вещь: она вознаграждает недостатки писателя, который служит ей». Читатель озадачен: с одной стороны, автор явно презирает его, причисляя к большинству, с которым он «нагл», с другой - как будто готов раскрыть перед ним все карты и к тому же интригует его тем, что в его повествовании присутствует еще и скрытый смысл! Читателю остается одно - читать, а в процессе чтения набираться терпения, и чем глубже он погружается в произведение, тем большим испытаниям подвергается его терпение... Потому что он понимает эта книга заставит его думать!

В том, что автор и в самом деле «плохо» владеет языком, читатель убеждается буквально с первых страниц. Так, например, Чернышевский питает слабость к нанизыванию глагольных цепочек: «Мать перестала осмеливаться входить в ее комнату»; обожает повторы: «Это другим странно, а ты не знаешь, что это странно, а я знаю, что это не странно»; речь автора небрежна, и порой возникает ощущение, что это - плохой перевод с чужого языка: «Господин вломался в амбицию»; «Долго они щупали бока одному из себя»; «Он с изысканною переносливостью отвечал»; «Люди распадаются на два главные отдела»; «Конец этого начала происходил, когда они проходили мимо старика». Авторские отступления темны, корявы и многословны: «Они даже и не подумали того, что думают это; а вот это-то и есть самое лучшее, что они и не замечали, что думают это»; «Вера Павловна <...> стала думать, не вовсе, а несколько, нет, не несколько, а почти вовсе думать, что важного ничего нет, что она приняла за сильную страсть просто мечту, которая рассеется в несколько дней <...> или она думала, что нет, не думает этого, что чувствует, что это не так? Да, это не так, нет, так, так, все тверже она думала, что думает это». Временами тон повествования словно пародирует интонации русской бытовой сказки: «После чаю... пришла она в свою комнатку и прилегла. Вот она и читает в своей кроватке, только книга опускается от глаз, и думается Вере Павловне: что это, последнее время, стало мне несколько скучно иногда?»

Ничуть не меньше смущает смешение стилей: на протяжении одного смыслового эпизода одни и те же лица то и дело сбиваются с патетически-возвышенного стиля на бытовой, фривольный либо вульгарный.

Для чего автор избрал такую манеру письма? Неужели его художественное мастерство действительно далеко от совершенства?

Здесь необходимо вспомнить о главной идее позитивистов 60-х годов XIX столетия – стремление к истине, служение которой превыше всего. А передовые умы России той эпохи Истину отождествляли с Пользой, Пользу - со Счастьем, Счастье - со служением все той же Истине... Поэтому не столь важно как эта истина будет изложена, главное, чтобы она дошла до сознания читателя – меньше слов, больше движения, развития. К чему и призывают герои  Чернышевского, которых трудно упрекнуть в неискренности, ведь они хотят добра, причем не для себя, но для всех! И в этом их Истина…

Как писал Владимир Набоков в романе «Дар» (в главе, посвященной Чернышевскому), «гениальный русский читатель понял то доброе, что тщетно хотел выразить бездарный беллетрист».[10] Цепкая ирония! Однако именно эзопов язык романа и бесчисленные беседы его героев прямой дорогой без теней и вуалей приводят читателя к той истине, которую несёт им Чернышевский, что каждый человек имеет свободу воли, свободу выбора, и каждый волен сделать себя счастливым, служа во благо других. Другое дело, как сам Чернышевский шел к этому добру и куда вел «новых людей». (Вспомним, что цареубийца Софья Перовская уже в ранней юности усвоила себе рахметовскую «боксерскую диету» и спала на голом полу…) Так или иначе, а судить истории.