ПСИХИЧЕСКИЙ ГЕРМАФРОДИТИЗМ И МУЖСКОЙ ПРОТЕСТ — ЦЕНТРАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА НЕРВНЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ

ПСИХИЧЕСКИЙ ГЕРМАФРОДИТИЗМ И МУЖСКОЙ ПРОТЕСТ — ЦЕНТРАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА НЕРВНЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ Когда в учении о нервных заболеваниях утвердилась единая точка зрения о том, что нервные нарушения вызываются душев¬ными переживаниями и должны лечиться путем воздействия на психику, это стало большим шагом вперед. Решающим оказа¬лось вмешательство таких авторитетных исследователей, как Шарко, Жане, Дюбуа, Дежерин, Брейер, Фрейд и др. Дополнитель¬ным аргументом стали результаты проведенных во Франции гип¬нотических экспериментов и гипнотического лечения, которые указали на изменчивость нервных симптомов и их подвержен¬ность влиянию со стороны психики. Несмотря на эти достиже¬ния, по-прежнему не было гарантии успешного лечения, так что даже именитые авторы, независимо от своих теоретических со¬ображений, пытались лечить неврастению, истерию, неврозы навязчивых состояний и неврозы страха с помощью традицион¬ных медикаментозных средств, электричества и гидротерапии. Весь итог расширенных знаний долгие годы представлял собой нагромождение модных слов, которые должны были исчерпы¬вающе раскрыть смысл и сущность сложных невротических ме¬ханизмов. Для одного ключ к пониманию лежал в “раздражи¬мой слабости”, “падающем напряжении”, для другого — в “суг-гестивности”, “подверженности потрясениям”, “наследственной отягощенности”. “Дегенерация”, “болезненная реакция”, “ла¬бильность психического равновесия” и другие подобные понятия должны были раскрыть тайну нервных заболеваний. Для самого же пациента из всего этого получалось, в сущности, лишь нечто вроде обыкновенной суггестивной терапии, а чаще всего — бес¬плодные попытки “выговорить” болезнь, “отреагировать защем¬ленные аффекты” и не менее бесплодная попытка оберегать его от психических повреждений. Тем не менее, если пациент нахо-дился под руководством опытных врачей, обладающих интуи¬цией, этот терапевтический метод нередко превращался в эффек¬тивный “способ лечения”. Однако среди неспециалистов появил¬ся предрассудок, обусловленный поспешными выводами из на¬блюдения за быстро увеличивающимся числом неврозов. Он сводился к тому, что невротик якобы страдает от “воображений” и повинен в произвольных преувеличениях; предполагалось, что он якобы может преодолеть болезненные явления, укрепив свою энергию. Йозеф Брейер пришел к мысли выведать у самого пациента смысл и развитие симптомов его болезни, например, истери¬ческого паралича. Поначалу они делали это совместно с 3. Фрей¬дом без какого-либо предубеждения и при этом констатирова¬ли обращающий на себя внимание факт пробелов в памяти, препятствовавших пациенту, а также врачу понять причину и течение заболевания. Попытка из знания психики, болезнен¬ных черт характера, фантазий и грез пациентов сделать вывод о забытом материале оказалась успешной и привела к обоснова¬нию психоаналитического метода и теории. С помощью этого метода Фрейду удалось проследить корни нервного заболева¬ния вплоть до самого раннего детства и выявить множество постоянно действующих психических механизмов, таких, как вытеснение и смещение. При лечении постоянно вскрывались ранее неосознаваемые побуждения и желания пациента, при¬чем при самых разнообразных формах невроза. Таких результа¬тов достигали разные авторы, которые пользовались психоана¬литическим методом и часто работали независимо друг от дру¬га. Сам Фрейд искал причины нервных заболеваний в превра¬щениях сексуальной энергии и в особой конституции полового влечения (эта теория не была связана напрямую с психоанали¬тическим методом и часто подвергалась нападкам). В качестве принципа применения индивидуально-психологи¬ческого метода я хотел бы предложить сведение всех имеющихся у отдельного человека нервных симптомов к “наивысшей обще¬ственной мерке”. Правильность такой индукции, проведенной совместно с пациентом, подтверждается тем, что полученная в каждом случае психическая картина согласуется с действитель¬ной психической ситуацией из самого раннего детства пациен¬та. То есть психическая основа, схема нервного заболевания и симптома, в неизмененном виде перенимается из детства, но за многие годы над этим фундаментом возвышается надстрой¬ка, имеющая много разветвлений, однако не меняющая своей основы. В эту надстройку входят также все тенденции разви¬тия, черты характера и личные переживания, среди которых особо следует выделить следы переживания одной или несколь¬ких неудач на главной линии стремлений человека — непос¬редственный повод к тому, чтобы развилось нервное заболева¬ние. Отныне помыслы и желания пациента направлены на то, чтобы компенсировать неудачу, жадно стремясь добиться дру¬гих, чаще всего непригодных побед, но прежде всего — обезо-пасить себя от новых неудач и испытаний судьбы. А это как раз и позволяет ему вспыхнувший невроз, который тем самым ста¬новится для него подпоркой. Нервный страх, боли, параличи и невротическое сомнение удерживают пациента от активного вторжения в жизнь, нервная навязчивость, с одной стороны, дает ему — в компульсивных мыслях и действиях — видимость утерянной активности на бесполезной стороне жизни, а с дру¬гой стороны, предоставляет предлог для оправдания пассивно¬сти благодаря засвидетельствованию болезни. Мне самому не раз приходилось, применяя индивидуаль¬но-психологический метод, распутывать болезнетворную дет¬скую ситуацию; при этом я обнаруживал источники, образо¬вавшиеся из отрицательных влияний организма и семьи. Но, кроме того, выявились причины, в какой-то мере способство¬вавшие формированию этой вредной среды — семейной органи-ческой конституции. Я постоянно сталкивался с тем обстоятель¬ством, что наличие у ребенка врожденного неполноценного органа, системы органов и желез внутренней секреции в нача¬ле его развития создает для него такую ситуацию, в которой нор¬мальное в других случаях чувство своей слабости и несамостоятельности чрезвычайно усугубляется и превращается в глубоко переживаемое чувство неполноценности*. Несвоевременное или неправильное, неадекватное вправление неполноценного орга¬на влечет за собой появление указанного состояния слабости, болезненности, неуклюжести, уродства (зачастую вследствие внешних признаков дегенерации), неловкости и многочислен¬ных детских недугов, таких, как моргание, косоглазие, левору¬кость, тугоухость, заикание, дефекты речи, рвота, недержание мочи и аномалии стула, из-за чего ребенок очень часто испы-тывает обиду или подвергается всеобщим насмешкам и наказа¬нию и становится непригодным для общества. В психической картине этих детей вскоре обнаруживается бросающееся в гла¬за усиление обычно нормальных черт детской несамостоятель¬ности, потребности в опоре и ласке, переходящих в боязливость, страх одиночества, нерешительность, робость, боязнь всего чужого и неизвестного, в чрезмерную чувствительность к боли, болезненную застенчивость и постоянный страх перед наказа¬нием и последствиями любого поступка — черты характера, придающие в том числе и мальчикам как бы женский уклон. Вскоре, однако, у этих предрасположенных к нервным за¬болеваниям детей на переднем плане отчетливо проступает чув¬ство обиды. В связи с этим появляется гиперчувствителъность, которая постоянно нарушает равновесие психики. Таким де¬тям хочется всем обладать, все съесть, все услышать, все уви¬деть, все узнать. Они хотят превзойти всех остальных и делать все самостоятельно. Их фантазия играет с разного рода идеями величия: они хотят спасать других, видят себя героями, верят в княжеское происхождение, считают себя преследуемыми, при¬тесненными, золушками. Почва для жгучего, ненасытного чес¬толюбия, крушение которого можно с уверенностью предска¬зать, подготовлена. Теперь пробуждаются и усиливаются дур¬ные инстинкты. Жадность и зависть из-за того, что ребенок не в состоянии обеспечить удовлетворение своих желаний, стано¬вятся беспредельными. Алчно и стремительно мчится он за лю¬бым триумфом, становится неуправляемым, несдержанным, грубым с младшими, лживым со старшими и поглядывает на всех с упорным недоверием. Понятно, сколько всего хороший воспитатель может исправить, а плохой усугубить в этом зарож¬дающемся себялюбии. В самом благоприятном случае разви¬вается неутолимая жажда знаний или вырастает тепличное ра¬стение — вундеркинд, в неблагоприятном случае просыпаются преступные наклонности или же создается образ человека, с трудом решающегося на что-либо, который пытается замаски-ровать свое отступление перед требованиями жизни сконстру¬ированным неврозом. Таким образом, в качестве результата таких непосредствен¬ных наблюдений из детской жизни можно заключить, что дет¬ские черты подчиненности, несамостоятельности и послуша¬ния, иначе говоря, пассивности ребенка очень быстро — а иногда при невротической диспозиции очень резко — допол¬няются чертами упрямства и неповиновения, признаками за¬таенной враждебности. Более тщательное рассмотрение вы¬являет смешение пассивных и активных черт, но всегда преоб¬ладает тенденция к прорыву от девичьего послушания к мальчи¬шескому упрямству. Во всяком случае имеется достаточно оснований считать, что черты упрямства являются реакцией, протестом против побуждения к послушанию или вынужден¬ного подчинения и направлены на то, чтобы ребенок смог быстрее удовлетворить свои желания, добиться признания, внимания, привилегий. Если эта чреватая последствиями по¬зиция достигнута, то ребенку постоянно кажется, что его пы¬таются заставить подчиняться и он устраивает обструкцию во всех проявлениях повседневной жизни: в еде, питье, сне, в испражнении мочи и кала, а также при умывании и купании. Требования чувства общности ущемляются. Стремление к вла¬сти проявляется главным образом в пустом, жалком притвор¬стве и стяжательстве. У другого, пожалуй, самого опасного типа детей, предрас¬положенных к нервным болезням, эта контрастирующая склон¬ность к подчинению и активному протесту проявляется более связно, в виде средства достижения цели. Они как бы разгада¬ли малое в диалектике жизни и стремятся удовлетворить свои беспредельные желания путем самого безграничного подчинения (мазохизма). Именно они хуже всего переносят унижения, не-удачи, принуждение, ожидание и особенно отсутствие победы и, как и остальные дети, склонные к нервным заболеваниям, страшатся действий, решений, чужого, нового. Благодаря со¬зданному ими самими алиби болезни они, как правило, фик¬сируются на сознании фаталистической слабости, чтобы затем отстраниться от требований общества и изолироваться. Эта своего рода двойная жизнь, по сути замаскированное “стой!” или “назад!”, остающееся у нормальных детей в умерен¬ных пределах и даже формирующее характер взрослого, не по¬зволяет невротику преследовать полезную цель в согласии с собой и, конструируя страх и сомнение, затрудняет его решения*. Другие типы спасаются от страха и сомнений в навязчивых состояниях и постоянно гоняются за успехом, повсюду подо¬зревают нападки, притеснение и несправедливость и судорож¬но пытаются играть роль избавителя и героя, нередко направ¬ляя свои силы на неподходящие объекты (донкихотство). Не-насытно и сладострастно, с видимостью силы они домогаются доказательств любви, не находя удовлетворения (Дон Жуан, Мессалина). В их стремлениях никогда нет гармонии, так как двойственный характер их сущности, как бы двойная жизнь не¬вротиков (“double vie”, “диссоциация”, “расщепление сознания” у разных авторов) прочно основывается на частях психики, воспри-нимаемых как женская и мужская, которые как будто стремят¬ся к единству, но планомерно не достигают своего синтеза, что¬бы предохранить личность от столкновения с действительнос¬тью. Индивидуальная психология должна здесь принять реши¬тельные меры и путем углубленной интроспекции и расширения сознания обеспечить господство интеллекта над дивергирую¬щими, ранее непонятными, а теперь осознанными побуждени¬ями. То, что пронизывает дух народа в виде глубоко укоренив¬шегося чувства, что с давних пор возбуждало интерес поэтов и мыслителей — насильственная, но по-прежнему согласующаяся с нашей социальной жизнью оценка и символизация через “мужское” и “женское”*, рано внедряется и в детские представ¬ления. Таким образом, ребенку (в отдельных случаях по-разно¬му) мужскими представляются такие понятия, как сила, вели¬чие, богатство, знание, победа, грубость, жестокость, насилие, активность, а противоположные — женскими. Нормальная потребность ребенка в опоре, чрезмерная под¬чиненность детей, склонных к нервным заболеваниям, их чув¬ство слабости и оберегаемое гиперчувствительностью чувство неполноценности, ощущение своей природной ущербности, своего постоянного оттеснения на задний план и обделенности — все вместе сливается в чувство женственности, тогда как их активное стремление, и у девочек и у мальчиков, их погоня за достижением удовлетворения, разжигание своих желаний и страстей брошены на чашу весов в качестве мужского протес¬та. Так, на основе ложной оценки, которая, однако, обильно питается проявлениями нашей социальной жизни, развивает-ся психический гермафродитизм ребенка, “диалектически” под-держивающийся своей внутренней противоречивостью и сам по себе развивающий динамику, безрассудное навязчивое стремление к усиленному мужскому протесту для устранения дисгармонии. Неизбежное знакомство с сексуальной проблемой особен¬но усиливает мужской протест, питает дисгармонический ком¬плекс сексуальными фантазиями и желаниями, формирует ран¬нюю половую зрелость и из-за страха перед “женской” любов¬ной зависимостью может дать толчок к разного рода перверси¬ям. Если же половая роль остается для ребенка непонятной и неосвоенной, то психический гермафродитизм ребенка еще больше усугубляется, а тем самым возрастает и внутреннее пси¬хическое напряжение**. В таком случае природная неуверен¬ность, колебания, сомнения закрепляются, а психика гермаф¬родита еще больше поляризуется. Справиться с возрастающим расщеплением сознания становится чрезвычайно сложно, это удается сделать лишь с помощью уловок — нервных симпто¬мов, душевного отступления и изоляции. Энергия и волевые усилия врача, пациента и воспитателя разбиваются об эту проблему. Тогда только индивидуально-пси¬хологическому методу удается внести ясность в эти процессы бессознательного и произвести коррекцию неправильного раз¬вития. Многое из того, что здесь сказано, впоследствии было изложено в качестве обоснования “комплекса кастрации”. ДАЛЬНЕЙШИЕ ТЕЗИСЫ К ПРАКТИКЕ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ Таким образом, мы приходим к следующим положениям: I. Любой невроз может пониматься как ошибочная с точки зрения культуры попытка избавиться от чувства неполноцен¬ности, чтобы обрести чувство превосходства. II. Путь невроза не ведет к социальной активности, он не направлен на решение имеющихся жизненных вопросов, а ско¬рее упирается в малый круг семьи и приводит пациента к изо¬ляции. III. Вследствие аранжировки сверхчувствительности и не¬терпимости большой круг общества оказывается полностью или в значительной степени исключенным. Поэтому в наличии остается лишь малый круг для уловок, способствующих достижению превосходства и проявлению соответствующих характер¬ных особенностей. Тем самым становится возможной самозащита и уклонение пациента от требований общества и реше¬ния жизненных задач, как правило, при сохранении видимости его воли. IV. В основном оторванный от реальности, невротик живет в воображении и фантазии и пользуется множеством уловок, которые позволяют ему уклоняться от требований действительности и добиваться идеальной ситуации, избавляющей его от работы для общества и от ответственности. V. Привилегии, которые дает заболевание, заменяют невро¬тику первоначальную, чреватую риском цель достижения ре¬ального превосходства. VI. Таким образом, невроз и невротическая психика представляются попыткой уклониться от всякого принуждения со стороны общества путем внутреннего противодействия. Оно оказывается достаточно эффективным, чтобы успешно проти¬востоять своеобразию окружения и его требованиям. По фор¬ме его проявления, т. е. по выбору невроза, можно сделать вы¬воды, связывающие одно с другим. VII. Внутреннее противодействие имеет характер бунта про¬тив общества, оно получает свой материал из соответствующих аффективных переживаний или наблюдений, заполоняет мысли и сферу чувств такими побуждениями и пустяками, которые пригодны для того, чтобы отвлечь взгляд и внимание пациента от своих жизненных вопросов. Таким образом, в зависимости от ситуации в качестве предлога могут продуцироваться навяз-чивые состояния и состояния страха, бессонница, обмороки, перверсии, галлюцинации, болезненные аффекты, неврастенические и ипохондрические комплексы, а также психотические состояния. VIII. Логика тоже оказывается под диктатом внутреннего противодействия. Этот процесс может идти вплоть до ее устранения, как, например, при психозе, и установления вместо ра¬зума, здравого смысла частной логики. IX. Логика, эстетика, любовь, забота о ближнем, сотрудничество и язык проистекают из необходимости совместной че¬ловеческой жизни. Против них автоматически направлено поведение властолюбивого невротика, стремящегося к изоляции. X. Лечение неврозов и психозов требует воспитательного преобразования пациента, коррекции его заблуждений и окончательного возврата в человеческое сообщество. XI. Все действительные желания и стремления невротика находятся во власти его политики престижа, он всегда хватается за предлоги, чтобы оставить нерешенными жизненные вопросы, и автоматически противодействует проявлению чувства общности. То, что он постоянно говорит и думает, не имеет никакого практического значения. Стойкая направленность действий невротика проявляется только в его поведении. XII. Если необходимость целостного понимания человека, познания его (неделимой) индивидуальности (к чему, с одной стороны, нас побуждают свойства нашего разума, а с другой стороны, выявленное индивидуальной психологией стремле¬ние к унифицированию личности) не вызывает сомнений, то сравнение как основное средство нашего метода помогает нам получить картину силовых линий человеческого стремления к превосходству. При этом противоположным полюсом для срав¬нения служат: а) наше собственное поведение в аналогичной ситуации, например, когда пациент обременяет терапевта своими требованиями — причем терапевту необходимо развитое умение вчувствоваться; б) поведение и аномалии в поведении пациента в более раннем возрасте (прежде всего в раннем детстве), которые постоянно оказываются детерминированными позицией ребенка среди окружения, его ошибочной, как правило, генерализованной оценкой, углубившимся стойким чувством неполноценности и стремлением к личной власти; в) другие индивидуальные типы, прежде всего явно выра¬женные невротические. При этом всегда обнаруживается обращающий на себя внимание факт: то, чего один тип достигает, например, с помощью неврастенических жалоб, другой добивается благодаря страху, истерии, невротической навязчивости или психозу. Черты характера, аффекты, принципы и невротические симптомы, сами по себе направленные на одну и ту же цель, но часто имеющие внешне противоположное значение, если их вырвать из контекста, предохраняют индивида от столкновения с требованиями общества — такими, как сотрудничество, забота о ближнем, любовь, социальная включенность, обязанности перед обществом, которых невротик в той или иной мере избегает. В ходе индивидуально-психологического исследования вы¬является, что невротик значительно сильнее, чем нормальный человек, устремляет свою душевную жизнь на достижение вла¬сти над ближними. Его стремление к превосходству приводит к тому, что принуждение, требования окружающих и обязан¬ности перед обществом в основном упорно отвергаются. Зна¬ние этого фундаментального факта душевной жизни невроти¬ка настолько облегчает понимание его душевных связей, что должно рассматриваться как наиболее приемлемая гипотеза для исследования и лечения нервных заболеваний, пока постоян¬но углубляющееся понимание индивида не позволит прочув¬ствовать реальные факторы данного случая. Здорового человека в этой аргументации и выводах больше всего смущает одно сомнение: неужели фиктивная цель пре¬восходства, продиктованного чувством, может действовать сильнее, чем превосходство, продиктованное разумом? Но мы столь же часто сталкиваемся с таким переключением на идеал и в жизни здорового человека и любого народа. Войны, поли¬тические преобразования, преступления, самоубийства, аске-тическое покаяние предоставляют нам такие же неожиданнос¬ти; многие наши мучения и страдания создаем мы сами и пере¬носим их, находясь в плену идеи. То, что кошка умеет ловить мышей уже в первые дни своего развития, даже никогда этого не видев, столь же поразительно, как и то, что невротик в силу своего характера и предназначе¬ния, своей позиции и самооценки пасует перед всяким при¬нуждением, считает его невыносимым и тайно или открыто, осознанно или неосознанно ищет предлоги, чтобы от него из¬бавиться, а чаще всего эти предлоги сам и создает. В жизни он стремится исключить любые отношения, как только начинает скорее ощущать, чем осознавать и понимать, что они мешают его чувству власти или разоблачают его чувство неполноцен-ности. Нетерпимость невротиков к принуждению со стороны об¬щества, как явствует из истории детства, основывается на по¬стоянном, как правило, длящемся долгие годы состоянии борь¬бы с окружением. Ребенок вынужденно вступает в эту борьбу в связи с ситуацией, опосредствованной физическими или пси¬хическими факторами. В такой ситуации он постоянно или обостренно испытывает чувство неполноценности, однако она не является полностью правомерной для такой генерализован¬ной и постоянной реакции. Смысл состояния борьбы состоит в завоевании власти и признания, ее цель — идеал превосход¬ства, сформированный с детской неумелостью и переоценкой, достижение которого в самом общем виде дает компенсацию и сверхкомпенсацию; в стремлении к этому идеалу тоже всегда происходит ориентация на победу над принуждением со сто¬роны общества и волей окружения. Как только эта борьба при¬нимает более острые формы, она сама по себе формирует не¬терпимость ко всякого рода принуждению: воспитания, действительности и общества, посторонних сил, собственной сла¬бости, ко всем природным и социальным факторам, таким, как работа, опрятность, прием пищи, нормальное испражнение, сон, лечение болезни, любовь, нежность и дружба, одиноче¬ство и общение. В итоге создается образ некомпанейского че¬ловека — человека, который не освоился, не укоренился, чу¬жого на этой земле. Там, где нетерпимость направлена против пробуждения чувств любви и товарищества, возникает состоя¬ние боязни любви и брака, способы выражения и формы кото¬рого могут быть чрезвычайно многообразными. Следует ука¬зать еще на некоторые формы принуждения, которые нормаль¬ный человек вряд ли замечает, однако они становятся регуляр¬ным источником огорчений вследствие невротического или психотического состояния. Это принуждение уважать, прислу¬шиваться, подчиняться, говорить правду, учиться или сдавать экзамен, быть пунктуальным, доверяться человеку, автомобилю, железной дороге, доверить другим людям дом, дело, детей, супру¬гу, себя самого, отдаваться домашним делам, работе, вступать в брак, признавать правоту другого, быть благодарным, заводить детей, исполнять свою половую роль или испытывать эротичес¬кую привязанность, утром вставать, ночью спать, признавать равные права и положение другого, женского пола, соблюдать меру, хранить верность, находиться в одиночестве. Все идиосинкра¬зии к такому принуждению могут осознаваться или не осозна¬ваться, но пациент никогда не понимает и не постигает их зна¬чение во всей полноте. Это наблюдение учит нас двум вещам: 1. Понятие принуждения оказывается у невротика чрезвы¬чайно объемным и широким — какими бы понятными они ни были, все же это отношения, которые нормальный человек никогда не расценит как принуждение, доставляющее беспо¬койство. 2. Нетерпимость к принуждению не есть конечное явление, оно всегда имеет продолжение, влечет за собой “кислое броже¬ние”, непременно означает состояние борьбы и во внешне спо¬койном месте обнаруживает стремление невротика подчинить себе другого, совершить тенденциозное насилие над логичес¬кими выводами из совместной человеческой жизни. “Non me rebus, sed mihi res subigere conor”. Гораций, чье письмо к Меце¬нату здесь процитировано, указывает в нем также, чем эта жгу¬чая жажда признания оканчивается головной болью и бессон¬ницей. Приведем случай, который должен проиллюстрировать эти тезисы. Один 35-летний пациент жалуется, что уже несколько лет страдает бессонницей, навязчивыми мыслями и навязчивой мастурбацией. Последний симптом особенно обращает на себя внимание, поскольку пациент женат, является отцом двоих де¬тей и живет со своей супругой в благополучном браке. Среди других мучающих его явлений он вынужден был сообщить о “ластиковом фетишизме” (то есть время от времени, в состоя¬нии возбуждения у него на языке вертится слово “ластик”). Результаты обстоятельного индивидуально-психологичес¬кого исследования оказались следующими: вследствие крайнего подавления, которое пациент испытывал в детстве, когда он страдал недержанием мочи и из-за своей нерасторопности счи¬тался “бестолковым” ребенком, у него настолько развилась на¬правляющая линия честолюбия, что преобразовалась в идею ве¬личия. Чрезвычайно сильное давление со стороны окружавших его людей привело к тому, что у него сформировался образ край¬не враждебного внешнего мира и постоянный пессимистический взгляд на жизнь. Все требования окружения он воспринимал как невыносимое принуждение и, протестуя, отвечал на них недержанием мочи и неумелостью, пока не попал к одному учи¬телю, который впервые в жизни предстал в его душе в образе доброго ближнего и придал ему уверенность. После этого уп¬рямство и ярость к требованиям других, состояние борьбы с обществом настолько смягчились, что пациент получил воз¬можность избавиться от недержания мочи, стать прекрасным, “одаренным”* учеником и поставить перед собой самые высо¬кие цели. С нетерпимостью к принуждению со стороны других он покончил, как поэт и философ, развив трансцендентальную аффективную идею, будто он является единственным живым существом, а все остальное, особенно люди, — только види¬мость. От сходства с идеями Шопенгауэра, Фихте и Канта не-возможно отделаться. Однако более глубокий умысел состоял в том, чтобы защитить себя и избежать “времени насмешек и сомнений” путем обесценивания сущего, с помощью колдовства (что свойственно желаниям неуверенных в себе детей), лишая фактов их силы. Таким образом, ластик стал для него символом и знаком его могущества, поскольку он представлялся ребенку тем, что уничтожает видимое. Произошла переоценка и гене¬рализация значения предмета, и таким образом слово и поня¬тие “ластик” становились для него победоносным лозунгом, как только дом и школа, а затем мужчина или женщина, жена или ребенок доставляли ему какое-нибудь беспокойство, грозили ему принуждением. Почти поэтическим образом пациент достиг цели героя-оди¬ночки, осуществил свое стремление к власти и отрекся от об¬щества. Однако его постоянно улучшавшаяся внешняя пози¬ция не завлекла его настолько далеко, чтобы полностью отбро¬сить реальное, бессмертное чувство общности; логика, которая всех нас связывает, и эротика остались практически сохранными, так что судьба паранойяльного заболевания его ми¬новала. Он пришел только к неврозу навязчивых состояний. Эротика пациента не строилась на целостном чувстве общ¬ности. Она в большей степени оказалась под гнетом стремле¬ния к власти. Так как для него понятие и ощущение власти свя¬зывалось с волшебным словом “резинка”, он искал и в образе резинового пояса нашел ключевое слово, чтобы отвлечь свою сексуальность. Уже не женщина действовала на него, а резино¬вый пояс, не человеческий, а вещественный объект. Таким образом, в защите своего упоения властью и в принижающей жен¬щину тенденции он превратился в фетишиста (такую уловку всегда можно выявить в качестве исходного пункта фетишиз¬ма). Если бы доверие к собственной мужественности было еще меньшим, то мы увидели бы появление черт гомосексуализма, педофилии, геронтофилии, некрофилии и т. п*. Навязчивая мастурбация пациента в основе своей обнару¬живает точно такой же характер. Она тоже служит избеганию испытываемого им принуждения, неволи любви, “колдовства” женщины. Ему не нужна никакая женщина! Бессонница непосредственно вызвана навязчивыми мыс¬лями. Она противоборствует принуждению ко сну. Неутолимое честолюбие заставляет его использовать ночь для решения своих дневных вопросов. Ведь он, второй Александр, так мало еще достиг! Вместе с тем, однако, бессонница искоса поглядывает в другую сторону. Она ослабляет его силы и энергию. Она слу-жит доказательством того, что он болен. То, что пациент до этого сделал, совершалось, несмотря на бессонницу, так сказать, од¬ной рукой. Чего бы только он не добился, если бы мог спать! Но спать он не может и благодаря ночным навязчивым мыс¬лям получает свое алиби. Теперь его уникальность, его богоподо¬бие спасены. Вся вина за возможный дефицит падает уже не на его личность, а на загадочное, фатальное обстоятельство его бессонницы. Этот недуг — досадный случай, в его упорствова¬нии виноват не пациент, а недостаточное искусство врачей. Если бы ему понадобилось доказывать свое величие, то он обвинил бы врачей. Как видно, пациент заинтересован в своей болезни, и врачам придется нелегко, поскольку он борется за привиле-гированное положение, в котором его тщеславие окажется за¬щищено от несчастных случаев. Благодаря неврозу у него есть оправдание и смягчающие обстоятельства. Интересно, как пациент решает проблему жизни и смерти, чтобы спасти свое богоподобие. Ему кажется, что его мать, ко¬торая умерла 12 лет тому назад, все еще жива. Однако в его пред¬положении обращает на себя внимание неуверенность, проявляющаяся сильнее, чем, например, нежное чувство к близким сразу после их смерти. Сомнение в своем безумном предполо¬жении отнюдь не проистекает из его логики, на которую по¬влиять невозможно. Оно получает объяснение только в резуль¬тате индивидуально-психологического анализа. Если все толь¬ко видимость, то тогда его мать не может быть умершей. Но если она жива, то рушится ведущая идея собственной исклю-чительности. Он столь же мало готов к решению этой пробле¬мы, как философия к идее мира как представления. И на внут¬реннее побуждение, бесчинство стремления он отвечает сомне¬нием. Связь всех проявлений болезни пациента дает ему сегодня право на то, чтобы требовать для себя всяческих привилегий от своей жены, родственников, подчиненных. Глубокое уважение к самому себе тоже нимало не пострадает, ибо, принимая в рас¬чет свой недуг, он всегда будет казаться себе более значитель¬ным, чем есть на самом деле, кроме того, он всегда имеет воз¬можность уклониться от трудных предприятий, ссылаясь на свое заболевание. Но он может поступать и по-другому. По от¬ношению к своему начальнику наш пациент самый преданный делу, самый прилежный и послушный работник, пользуется его полнейшим расположением, но втайне постоянно нацелен на достижение превосходства над ним (это же стремление прояв¬ляется и по отношению к лечащему врачу). Страстное стремление к власти над другими сделало его больным. Его эмоциональная жизнь, инициатива и энергия, а также логика оказались под гнетом его влечения к превосход¬ству, его социальная включенность, а вместе с ней также лю¬бовь, дружба и забота о ближнем были ущемлены. Излечения пациента удалось добиться лишь путем разрушения его полити¬ки престижа и развития чувства общности.